Журнал «Юность» - Журнал `Юность`, 1973-2
Уполномоченный, несмотря на свою молодость, был представительным, степенным мужчиной. Он явно испытывал удовольствие от своей власти и на всех посматривал свысока. Иные молодайки не без интереса поглядывали на него. До полудня он бродил по току, объезжал на коне пшеничные поля и плантации лекарственного мака, а когда начинало жечь полуденное солнце, ехал на покос, У озера он стреноживал коня, присаживался под ивой, прикрывал лицо газетой и дремал.
Так было и в этот день. Он проехал стороной, искоса поглядывая на копнильщиц, и скрылся за деревьями. Копнильщицы как раз садились обедать, раскладывая на траве свою нехитрую снедь. Приехала на тракторе Торайым. Все сразу зашумели, замахали руками, словно пожаловала самая желанная гостья.
— Иди к нам, Торайым!
— Садись ко мне. Вот свежая лепешка!
— Нет, у меня айран(Айран — кислое молоко) вкуснее. Ко мне иди…
Торайым присела, отломила кусочек лепешки.
— А где ваш уполномоченный?
— Где же!.. Там…
Торайым поднялась и пошла к озеру. Копнильщицы переглянулись, догадываясь, что дочь мельника что-то задумала. Они пошептались и тихо, без шума последовали за ней, пригибаясь среди кустарника.
Торайым увидела — молодой мужчина, совсем ещё парень, хорошо одетый, с гладким, не очень обгорелым на солнце лицом, выражавшим немалую важность, сидел в тени ивы, привалясь к стволу спиной, и смотрел на озеро. «Тогда… Это место…» — вспыхнуло в голове Торайым, и у ней кольнуло в сердце. Уполномоченный увидел стройную девушку, встрепенулся, учтиво поклонился:
— О-о, карындаш! Вы тоже копните сено? Присаживайтесь, отдохните.
Но она не приняла его приглашения, стояла хмурая.
— Уходите отсюда…
— Что такое?
— Идёмте со мной. Рядом река, а человек томится в духоте.
— Нет уж, купайтесь сами. Вы такая молодая… — Уполномоченный попытался шутить, намекая на то, что он якобы уже в годах. — А моё тело уже остыло.
— Когда вы записались в старики?.. Вставайте.
Мужчина поднялся и пошел за девушкой.
— Давайте познакомимся. Как вас зовут?
— Рано—как зовут… Я из этого аила. Вы не знаете одного нашего обычая.
— Какого обычая? Как это я не знаю обычаев?
— А так… В нашем аиле принято: прежде чем познакомиться с джигитом, девушка купает его в холодной воде.
— Не шутите, карындаш!
Торайым подошла к реке. Мужчина придержал её за локоть, встал перед ней, заглядывая в глаза:
— Такая красивая — и вдруг несерьезные слова. Торайым и в самом деле захотелось сотворить забавную шутку, её охватила былая игривость, всплеск прежнего озорства пробудил в ней бесёнка.
Она грудью пошла на мужчину, он попятился. Торайым схватила его за плечи и толкнула с берега.
Взмахивая руками, он плюхнулся в воду, быстрый поток подхватил его, как ветер перекати-поле. Из-за кустов шумно выскочили копнильщицы, захохотали, хлопая в ладоши. Уполномоченный барахтался в воде, захлёбывался, хватаясь за скользкие валуны. Наконец течение вынесло его на мелкое место, он ухватился за корягу, вышел на пологий берег. Обиженный и рассерженный, он погрозил девушкам пальцем, потом, знобко вздрагивая, начал отжимать на себе одежду.
— Молодец, Торайым!
— Не будет кружить возле час.
— Ох, напрасно… Он человек ответственный. Еще придется нам отвечать…
Торайым, довольная своей проделкой, весело смеялась, даже слезы выступили на глазах, словно в её груди сдвинулся камень, который сдерживал, давил её живую натуру. Вдоволь насмеявшись, она ушла в прохладный тугай.
К вечеру уже весь аил знал о том, что Торайым устроила уполномоченному холодную купель. Председателя это встревожило.
— Она что, с ума сошла? Представителя района толкать в реку! Нагорит нам… А ведь так хорошо работала!.. Осенью мы хотели представить её к награде. А она что выкинула! — Потом он успокоился и сам посеселел: — А что?.. Хорошо! Может, Сарыкыз станет прежней.
По пути домой Торайым зашла на мельницу. Отец смотрел на неё строго: видно, новость дошла и до него, — но не смог сдержать усмешки.
— Скажи, Торе, ты его в шутку искупала?
Она мотнула головой:
— Нет, отец. Это была не шутка.
— Тогда зачем?
— Так… — Она крепилась, сохраняя серьезность, но радость, возникшая на покосе, вновь всколыхнула её и просветлила лицо. — Ну, конечно же, это шутка!
Старый мельник снова увидел перед собой прежнюю Торе, когда она бегала, возилась с мальчишками, не боялась вечерами одна оставаться на мельнице, седлала кобылку и носилась по долине, упоённая скачкой. Обрадованный, он, кажется, забыл обо всех своих горестях… Его задумчивые глаза застлало пеленой нежности к дочери, и он положил на её голову свою теплую руку.
— Шалунья…
— Отец, — серьезно сказала она.
— Что, дочка?
— Я поеду…
— Куда?
— В город. Хочу учиться.
Отец уловил перелом в её настроении, в её душе, и, как ему было ни тяжко вновь расставаться с ней, согласно кивнул:
— Делай, как хочешь.
— Поступлю в техникум. А может, найду работу и закончу вечернюю школу. В Таласе я встречала девчат, которые днём работали, вечером учились.
— Трудно будет…
— Это не страшно.
— Ну, ничего, мы поможем. Будет мало денег, кобылу продадим.
— Нет, кобылу не продавайте. — Она даже вздрогнула. — Никогда…
Они замолчали. Они всегда говорили кратко, только о самом важном.
В аил неожиданно приехал Дулат. Неожиданно, конечно, для кого угодно, только не для него самого… В первые дни он никуда не выходил из председательского дома, часами лежал на диване, курил и всё думал, думал… Почему Торайым его отвергла?
Как к ней подступиться?
Урия, замечая хандру своего родственника, успокаивала его:
— Не убивайся. Может, поищем другую девушку? У меня есть одна на примете. Ещё красивее…
Дулат поднимался с дивана и ходил по комнате.
— «Не убивайся»… А как иначе? Не выходит она у меня отсюда. — Он бил себя ладонью в грудь. — Я должен её видеть! Обязательно…
— Я же тебе писала… Ходила к ней, ходила к матери. Напрасно. Упрямая, никакой власти над ней нет.
Тем более теперь.
— Что же делать?
— Значит, не судьба твоя… Надо смириться.
— Не говори этого! Хочешь мне помочь, сходи еще к ней. — Дулат совсем отчаялся. — Зачем я тогда приехал в аил! Жил бы спокойно…
— Может записку…
— Нет мне нужно с ней встретиться. Сходи, — умолял Дулат. — Сведи нас!
Урия взорвалась:
— Эх, пропади она, ваша любовь! Я избегалась…
Дулат чуть ли не упал на колени:
— Ну, ради меня…
— Сведи вас бог, и уезжайте отсюда, куда хотите. Только побыстрей! Я вам не сваха.
Однако из сострадания к нему пошла. Ей очень не хотелось появляться в доме мельника, и от этого у неё на сердце стало ещё тяжелей. На счастье, ей повстречалась Торайым, вышедшая из магазина с бумажным свертком.
— Как поживаешь, чон кыз? — ласково спросила Урия, обращаясь к ней по-прежнему, называя её большой девочкой, будто она и не стала уже матерью.
— Неплохо, — Торайым держалась так, словно нашла некогда потерянный золотой клинок(Народное выражение — то, что приносит счастье).
— Давно тебя не видела, — сказала Урия и прикусила язык, испугалась: не воспримет ли девушка эти слова за намек на то, что она долгое время сторонилась людей.
— Сама знаешь, работа… Допоздна.
— Зашла бы к нам… Я купила одну вещь. Хочу показать. Понравится, тебе достану.
— Что ты хочешь мне сказать? — вдруг бросила Торайым, догадываясь, что Урия думает совсем о другом.
— Многое… — Она помолчала, думая, как бы поделикатней изложить свою просьбу, но неожиданно для себя прошептала: — Дулат приехал.
Торайым побледнела.
— Чон кыз, он любит тебя! Хочет с тобой повидаться. Не откажи. Весь извёлся.
Девушка стояла молча, опустив глаза.
— Пусть приходит туда… Он знает. В то же время.
И рванулась с места, быстро пошла по улице, не глядя по сторонам. Урие стало жарко, она развязала цветастый платок и облегченно откинула концы на плечи; кажется, дело сделано…
Дулат долго сидел у озера, на травянистом взгорке, вглядывался в окутанный сумерками подлесок, где тогда появилась она белой свечкой с тёмным пламенем, и прислушивался к каждому шороху. Он и жаждал встречи с ней и тревожился, опасался: что она ему принесет — радость или горечь? Её всё не было, и его надежда увидеться с ней висела на волоске, как звезда в небе, готовая сорваться в бездну. Какое звёздное небо огромное!.. Где его предел? Кто это постигнет?.. Время будто остановилось.
Торайым подошла сразу, но сдержанно. На ней не было прежнего платья, и от неё не пахло луговыми цветами и солнцем. О, эти запахи, вскружившие ему тогда голову!
